Любому, кто мало-мальски интересуется состоянием такой науки, как лингвистика, и неравнодушен к русскому языку, знакомо имя Максим Кронгауз. Многие читали его книги или статьи, смотрели лекции. Так кто же все-таки такой Максим Кронгауз? Биография профессора, его научные труды и точка зрения на современную лингвистику подробно описаны в этой статье.

Становление Кронгауза как лингвиста

Кронгауз Максим Анисимович появился на свет 11 марта 1958 года в Москве, в семье советского поэта Анисима Кронгауза. Окончил филологический факультет МГУ в 1980 году, а в 1984 году выпустился из аспирантуры университета, окончив кафедру теоретической и прикладной лингвистики. В настоящий момент является доктором

После окончания аспирантуры Кронгауз работал в издательстве «Советская энциклопедия», занимая должность научного редактора. За это время он сыграл не последнюю роль в составлении и создании "Лингвистического энциклопедического словаря", авторы которого смогли систематизировать всю терминологию русского языкознания.

После ухода из издательства лингвист занимал должность научного сотрудника лаборатории в Институте проблем передачи информации. В 1991 году отправился в Пражскую летнюю школу слушать курс по компьютерной лингвистике, направлению, которое тогда только начинало набирать популярность.

Кронгауз и РГГУ

В 1990 же году Кронгауз занимает место кафедры русского языка и литературы в Московском государственном историко-архивном институте, которому впоследствии предстоит стать знаменитым РГГУ. В 1996 году занял должность заведующего кафедрой, и в том же году Максим Кронгауз уезжает в город Геттинген, где обучается в институте Гете.

В 1999 году Кронгауз становится профессором на кафедре, где работает уже практически десять лет. А уже к 2000 году занимает пост директора Института лингвистики РГГУ, в создании которого он принимал самое активное участие. Довольно быстро институт становится одним из самых крупных центров изучения проблем языкознания во всей России. С 2003 по 2005 год Кронгауз работал в качестве аккредитованного профессора в университете Стендаля, расположенном в городе Гренобле.

В 2013 году Максим Анисимович покинул свой пост директора, оставшись лишь на преподавательской должности. По-прежнему читает такие курсы, как «Введение в языкознание», «Лексикография», «Семантика».

Развитие карьеры

После ухода с поста директора в 2013 году Кронгауз занял должность руководителя центра социолингвистики Школы актуальных гуманитарных исследований на которой трудится и по сей день. В 2015 году стал заведующим лабораторией лингвистической конфликтологии в Высшей школе экономики.

Выпустил множество книг, в которых неоднократно поднимал проблему развития современного русского языка, часто появляется на телевизионных экранах, является автором курса видеолекций. Является лауреатом премии «Просветитель», колумнистом нескольких печатных и интернет-изданий.

Максим Кронгауз женат и имеет двух дочерей.

"Самоучитель олбанского"

Максим Анисимович - автор нескольких учебников по семантике, множества публикаций в различных изданиях. Кроме того, им были написаны несколько книг, ставших довольно популярными у российского читателя. Книга «Самоучитель олбанского» затрагивает довольно насущную тему. С развитием интернета резко начала снижаться грамотность населения, ведь теперь, для того чтобы выразить свои эмоции, достаточно прислать картинку. В этой книге речь идет как раз о том, как язык существует и развивается во Всемирной паутине. Электронная речь претерпела значительные изменения за последний десяток лет, и автор пытается разобраться в том, откуда берутся новые слова, что они означают и как эта новая форма речи может повлиять на язык. Издание содержит подробный анализ возникновения новой языковой среды, ее специфические особенности. Как говорит сам автор, эта книга о языке в интернете. Ну а название «Самоучитель олбанского» — это лишь отсылка к популярному в Сети жаргону, распространенному около 15 лет назад.

"Русский язык на грани нервного срыва"

Основой этого издания стало множество статей и очерков, выпущенных Кронгаузом. Собранные и переработанные статьи и вошли в книгу, дополненные избранными комментариями автора и читателей. В первую очередь в книге рассматриваются вопросы стирания норм грамматики, орфографии, орфоэпии и пунктуации и их связь с развитием социума. Максим Кронгауз оптимистично смотрит в будущее и не считает, что нововведения портят язык, убивают его. Скорее, наоборот, излишняя паника не является оправданной, впереди родную речь ждет лишь развитие.

Особенным плюсом книги является то, что написана она очень простым языком, понятным любому человеку, не являющемуся филологом или лингвистом. Издание вышло в 2008 году, а в 2011-м было переиздано с дополнениями и уже под новым названием. Переработанная книга была названа «Русский язык на грани нервного срыва 3D», в комплект к изданию был включен диск с лекциями автора, которые не дублировали написанное в книге.

Лингвист-популяризатор

Теперь вам знакомы и биография, и книги автора. Кронгауз Максим Анисимович — один из наиболее выдающихся современных ученых-лингвистов. Он сыграл немалую роль в пропаганде современного русского языка. Именно популяризатором русского языка и называет себя Максим Кронгауз. Книги автора расходятся огромными тиражами, он достаточно популярен на территории постсоветского пространства, так как доносит информацию в легкой форме. Основная позиция филолога — развитие русского языка неизбежно, и порой куда важнее уметь ярко и выразительно облекать свои мысли в слова, чем обладать абсолютной грамотностью на письме.

Люди любят наблюдать за языком и обсуждать его, но чаще в режиме «как все плохо!». Раз в неделю, ну или в месяц, я сталкиваюсь в социальных сетях с криком «Поубивали бы!» и перечнем слов и выражений, за которые полагается мучительная казнь.

Мне как лингвисту очевидно, что всё не только не плохо, а просто прекрасно и чрезвычайно интересно, хотя не могу не признать, что русский язык ставит над нами какой-то непростой эксперимент.

Середина августа. Битва, а точнее, баттл двух рэперов, Oxxxymiron с Гнойным, безус­ловно, стала фактом массовой культуры, о чем свидетельствует не только количество просмотров – за два дня около 13 млн, но и бурное обсуждение самого баттла в социальных сетях и всевозможных СМИ. Язык тут же отреагировал на это, пополнившись несколькими словами из жаргона рэперов. Кроме баттла, это еще и «панч» с «панчлайном», «дисс» с глаголом «диссить», может быть, «флоу». Удержатся ли эти слова в языке, или это краткий писк моды? Посмотрим, это во многом зависит от устойчивости интереса к рэпу широких масс. Но даже не шаг, а скачок в эту сторону сделан. О всеобщем переходе на язык рэпа речи, конечно, нет, хотя такое подсознательное ожидание, а может быть, даже желание языковой катастрофы в общественном сознании присутствует.

Я когда-то писал о трех лексических волнах, которые в 90-е накрыли русский язык: бандитская, гламурная и профессиональная. Теперь волн нет, скорее, рябь, но каждой новой группе слов и даже отдельному слову соответствует определенное явление или тенденция в культуре, в быту, в политике. Вот, например, в молодежном сленге, наиболее чувствительном ко всему новому и модному, появились заимствования «хейт» и «хейтер». Почему? Ненависть стала очень важным социальным феноменом с разнообразным набором функций: от самоидентификации до культостроения. Люди объединяются на почве ненависти к кому-то и тем самым фактически создают его культ. Так произошло с президентом США Трампом, каждый шаг которого рассматривается сквозь лупу. Хейтеры Трампа не дадут нам пройти мимо его неловкого высказывания или движения.

Или другой пример. Сколько новых названий появилось для обозначения людей, выпадающих из действительности и интересующихся не мейнстримом, а, например, учебой или наукой: «ботан», «фрик», «гик», «нерд» и даже, простите за выражение, «задрот». Это тоже неслучайно. Не относящиеся к мейнстриму перестали быть изгоями и утвердились в качестве важного социального явления.

Даже лузером быть не позорно, а при случае этим можно и погордиться как принципиальной позицией.

Объяснять моду на слово легко, а вот угадать практически невозможно. Еще одно молодежное слово – «хайп» – попало в какой-то очень важный общественный нерв и взорвало коммуникативное пространство. Слова, похожие на него по смыслу, были популярны, но, конечно же, не настолько. Вот, например, «движуха». Иногда говорят о какой-то особой звуковой ауре слова. Я, честно говоря, не верю в магию звучания, но краткость слова, безусловно, способствует его успеху. Иногда важны случайные наложения, своего рода переклички с другими словами. В данном случае я имею в виду старое выражение «поднять хай», где «хай» случайным образом означает что-то похожее – «шум, привлекающий внимание».

Но все-таки не только молодежный жаргон пополняет общий словарный запас. Профессиональная лексика тоже все время изменяется, и некоторые слова вдруг становятся известны не только узкому кругу специалистов. Вот, например, слова, связанные с новыми формами организации деятельности, привлечения финансов и т. п.: «коворкинг», «нетворкинг», «краудфандинг», «краудсорсинг», «аутсорсинг», «аутстаффинг»... Некоторые из них даже выговорить трудно, но они все равно приживаются и в профессио­нальном языке, и в более широком пространстве. Интересно, что эта лексика может служить своего рода паролем или пропуском. Говоришь «кадровик», а не «эйчар» – значит, ты из тех, из бывших, и нам с тобой не сработаться!

Лингвистам часто задают вопрос о различии мужской и женской речи. Для русской коммуникации противопоставление мужского и женского не столь уж и характерно, особенно если мы говорим о лексике. Есть, скажем, определенные фонетические различия, хотя и они не безусловны. Так, женщины, скорее, тянут гласные («мииилый»), а мужчины – согласные («сссволочь»). В лексике когда-то существовали определенные запреты для женщин на брань, но они давно и успешно преодолены. Вообще язык и культура движутся сейчас в направлении смешения гендеров, а не их дифференциации. Очень интересно изменение употребления сексуальной лексики, которая всегда была гендерно ориентирована.

Сегодня женщина запросто может грубо и «по-мужски» сказать про себя «Я от него торчу» или «Я бы вдула», а про мужчину, напротив, – «Он мне дал».

Наверное, вечный вопрос: как называть женщин-профессионалов? И тут происходит постоянное расхождение между теорией и практикой. Феминистки настаивают, что у каждого названия профессии или вида деятельности должен быть женский аналог, феминитив: если «штангист», то должна быть «штангистка», если брокер или дилер, то… Тут как раз и происходит сбой. Профессионалам не нужно обозначение по полу. Женщина-руководитель предпочтет, чтобы ее называли «шеф», а не «шефиня», «босс», а не… Тут даже фантазия перестает работать. Едва ли женщина-финансовый аналитик захочет стать «аналитичкой»... Как тут не вспомнить Марину Цветаеву, которая категорически не хотела быть «поэтессой» и настаивала на слове «поэт».

И это все о нем:

Максим Кронгауз. Профессор, заведующий лабораторией лингвистической конфликтологии НИУ ВШЭ, заведующий кафедрой русского языка РГГУ, автор книг «Русский язык на грани нервного срыва» и «Самоучитель олбанского».

Фото: Getty Images, архивы пресс-служб

препинания. Это даже не критика школьного курса, это констатация факта. Просто в школе учат тому, а не этому.

Ad Content

Попытки движения к тексту и коммуникации начались в школе в постперестроечное время, но столкнулись с определенными проблемами. Оценивать результаты такой работы гораздо труднее, чем оценивать тривиальную грамотность, а в нашем образовании главной целью попрежнему является оценка. Ориентация на оценку не всегда бессмысленна, но некоторые виды деятельности губит на корню. Например, сочинение. Если ученик в своем сочинении свободно рассуждает на определенную тему, то это замечательно. Но так не бывает. Во-первых, за сочинение ставится оценка, во-вторых, сочинение многие годы является ключевым экзаменом, часто определяющим судьбу человека. Это значит, что сочинение должно понравиться либо конкретному учителю, либо неконкретному экзаменатору. Отсюда – возникновение множества шаблонов, следование которым почти обязательно, поскольку индивидуальное творчество опасно. Опасно даже не с идеологической точки зрения, как в советское время, а просто с практической: оно, конечно, может понравиться неизвестному экзаменатору, но, скорее, может активно не понравиться, в отличие от некоторого стереотипного изложения, которое вряд ли сильно понравится, но и не вызовет сильных отрицательных эмоций, важных при проставлении оценки.

У сложной коммуникативной деятельности (к каковой можно отнести и понимание, и рассуждение) есть две важных особенности. Во-первых, она плохо поддается оценке (любая ее оценка субъективна, а объективные критерии, как правило, отсутствуют), во-вторых, будучи ориентирована на оценку, она сильно искажается (одно дело – свободное рассуждение, другое дело – рассуждение ради пятерки). Первая из названных особенностей весьма неудобна для школьного образования, подстраивающегося под оценку, под выпускной и под вступительный экзамены. Вторая особенность во многом обессмысливает обучение коммуникативной деятельности в рамках такого образования (где все оценивается).

Вместе с тем очевидно, что ценность коммуникативных способностей гораздо выше, чем грамотности. И для жизни, и для профессии (исключение составляет разве что профессия корректора).

Тестирование по русскому языку не предусматривает оценки коммуникативных способностей экзаменуемых (например, уровня понимания текста), что, с одной стороны, хорошо, поскольку оценить эти способности объективно невозможно, но, с другой стороны, плохо, потому что именно эти способности чрезвычайно важны. Кроме того, это плохо для образования в целом, поскольку раз эти способности не оцениваются (условно говоря, не олимпийский вид спорта), то и развивать их в школе не будут. А будут, как и раньше, учить орфографии и пунктуации.

Есть ли выход? Подозреваю, что в наших условиях выхода нет, по крайней мере реалистичного. Смысл тестирования по русскому языку в частности и единого экзамена вообще, на мой взгляд, не в том, чтобы содержательно улучшить процесс проверки и оценки знаний и способствовать отбору более талантливых и подготовленных детей. Цель состоит в том, чтобы разрушить систему коррупции в университетах, и успешность такого экзамена будет определяться не справедливостью отбора (ее с помощью таких тестов, безусловно, достичь нельзя), а тем, насколько удастся побороть существующую несправедливость (коррупцию, взятки, репетиторство и все, что с ними связано).

Тем не менее развивать коммуникативные способности в школе, конечно же, следует. Более того, ситуация, когда они специально не оцениваются на жизненно важном экзамене, вполне плодотворна. Ведь тогда их развивают не ради оценки, а ради них самих. По существу, на сегодняшний день это и есть выход. Вопрос, готова ли школа это делать? Более реалистичным кажется отрицательный ответ.

Возвращаюсь к рассказанному выше случаю. Вначале я был удивлен и даже раздражен таким отношением к тексту. Если нет цели понять текст, то зачем все это? Зачем писать и зачем читать рецензии? К чему тогда теория и практика коммуникации? Позднее, поразмыслив, я понял, что коммуникация как раз была удачной. Грубые фильмы моим симпатичным и положительным ученицам все равно бы не понравились, несмотря на положительную их оценку неким рецензентом. И напротив, нежные фильмы о природе и любви скорее пришлись бы им по душе, и совершенно неважно, что о них думает рецензент. В рецензии они уловили те слова, которые неприятны именно для них, и дали оценку фильму непосредственно, как бы минуя рецензента. Точнее говоря, они приписали рецензенту свою собственную оценку фильма, полученную из его же рецензии на основе косвенных данных (а не на основе прямой оценки самого рецензента).

Я настойчиво требовал от них понять текст и угадать мнение рецензента, а они этим мнением пренебрегли и составили свое собственное. С практической точки зрения, они, безусловно, правы. Мое задание никакого практического смысла не содержало. Действительно, зачем нам знать, что думает и пытается выразить некий неизвестный и потому неинтересный человек? Это его проблемы.

Очевидно, что я сам при чтении рецензии использую, как правило, те же стратегии. Обычно мне важно не понять мысль рецензента, а решить, стоит ли смотреть этот фильм, читать эту книгу и так далее.

Короче говоря, в результате чтения курса я

Таким образом, точка зрения человека и его мировосприятие основывается на пережитом опыте. Несмотря на то, что опыт может быть одинаковым, его интерпретация окажется для отдельного человека своей, отличной от множества других – она будет субъективной.

Получается, что каждый человек обладает своим субъективным мнением и, практически, каждый день сталкивается с другими субъективными мнениями друзей, знакомых и т.д. На основе этого между людьми возникают споры и дискуссии, развивается наука и движется прогресс.

Субъективное мнение – это то, что присуще одному человеку, индивидуально представление окружающего по средствам собственных эмоций и мыслей.

Объективность и объективное мнение

Объективность – это независимое от человека, его желаний и мнений, свойство предмета. Поэтому такого понятие, как «объективное мнение» в прямом значении существовать не может.

Что же тогда подразумевают люди, когда употребляют это выражение? Чаще звание человека, имеющего объективное мнение, получает тот, кто не участвуют в какой-либо ситуации, и, находясь за ее пределами, может оценить происходящее «со стороны». Но даже этот человек рассматривает мир через призму своих личных представлений.

Также к объективному мнению можно отнести совокупность субъективных мнений. Но здесь тоже есть свои подводные камни. Если собрать все мнения воедино, получится огромный клубок противоречий, из которого невозможно вывести .

Противоречия и абсолютная истина

Получается, что понимание всех открытых законов Вселенной, это обыкновенное скопление субъективных мнений. В философии существует понятие объективности, как сумма всех возможных субъективных вариантов. Но сколько бы ни существовало этих вариантов – собрать их воедино невозможно.

Таким образом, зародилось понятие абсолютной истины. Абсолютная истина – это исчерпывающее понимание существующего, самая «объективная объективность» и достичь такого понимания, как говорят философы, невозможно.

Поэтому, услышав высказывание «с объективной точки зрения», относитесь к следующим словам критично и не забывайте, что на любое «объективное мнение» при желании можно найти еще десяток объективных возражений.

«Правмир» продолжает рубрику «Мнимый больной», в которой ведущие лингвисты страны успокаивают тех, кто боится за будущее русского языка. Сегодня на наши вопросы отвечает Максим Кронгауз . В интервью Ксении Турковой он рассказал о своей новой книге, о том, что может разрушить стереотипы и о том, чего ждут читатели от настоящих ученых.

На книжной ярмарке Non/fiction вы будете представлять новую книгу «Слово за слово» и планируете открытую дискуссию с коллегами о праве ученого - цитирую - «на высказывание вне строгих научных рамок». Это право действительно надо отстаивать? Кто-то против того, чтобы ученые так высказывались?

Сами ученые и против. Хотя за последнее десятилетие отношение к ученым, разговаривающим не только с коллегами, но и с обществом, изменилось, но проблема осталась. Может ли ученый позволить себе делать нестрогие, не всегда подкрепленные доказательством высказывания?

Можно ли и нужно ли обсуждать проблемы, которые на научном языке вообще не формулируются?

Дело в том, что выход за пределы привычного научного языка чреват потерей репутации «настоящего» ученого.

- Потерей среди самих же ученых или у народа, к которому ученый таким образом «выходит»?

Потерей репутации среди своих, но отчасти и у общества тоже. Есть стереотипные представления об ученом. Речь ученого должна быть непонятной, в этом ее ценность. А если ученый говорит понятно, то он вызывает сомнения. С лингвистами дело обстоит еще хуже. Профессор-лингвист должен быть пуристом, языковым консерватором, следить за грамотностью собеседника - в общем, быть высокомерным занудой. Если же он не такой, то это подозрительно.

В таком случае почти все лингвисты, которые выступают публично, подозрительны. Кстати, даже если ученый - высокомерный зануда, обывателю это тоже не нравится. Потому что в этом случае (по моим наблюдениям) он говорит: «От этих ученых никакой пользы, ерундой какой-то занимаются, никому не понятной».

А он и не должен нравиться, это еще один стереотип. Но за последние годы эти стереотипы были слегка разрушены. Появилось какое-то количество бодрых, веселых ученых, понятно рассказывающих о разных интересных проблемах. Их, с легкой руки Дмитрия Борисовича Зимина, стали называть просветителями, что тоже разрушает стереотипы. Казалось, что просветители - это не из нашей жизни.

- Ваша новая книга, она тоже разрушает стереотипы?

Это эксперимент, потому что в ней совмещается несовместимое. Одна часть - это научные статьи по лингвистике. Другая - это эссе на всевозможные темы, от национального характера до чтения книжек детям.

Возможно, коллегам-лингвистам будут интересны и мои нестрогие рассуждения на разнообразные темы. Возможно, и неспециалистам будет интересно посмотреть на мои научные изыскания, хотя это и потребует особого интеллектуального напряжения.

Вы упомянули проблемы, которые на научном языке вообще не формулируются. Что это за проблемы? В новой книге вы их касаетесь?

Ученый всегда ограничен в своих высказываниях и содержательно, и стилистически. Нельзя говорить то, во что ты веришь, но не можешь доказать. Поэтому ученый говорит медленно, приводя аргументы и доказательства, осторожно и обстоятельно, часто получая очевидные результаты.

Тематика тоже ограничена. Желательно говорить о конкретных вещах, строго и формально. Развитие же мысли, в том числе научной, требует скорости, масштабности и смелости. Поэтому глубокие мысли встречаются чаще в ненаучной, нестрогой форме.

Ненаучное или не вполне научное рассуждение позволяет взглянуть на науку со стороны, и это очень важно. И, наконец, традиционно научное высказывание должно стремиться к объективности, а иногда в познании мира, в выдвижении гипотез требуется (и хочется!) быть субъективным.

- Можете привести пример такой проблемы, о которой сложно говорить только научным языком?

Ну, например, когда я говорю о проблемах популяризации науки или о чем-то подобном теме нашего разговора. Важно ли это для самой науки? По-моему, важно. Можно ли этот разговор считать научным? Категорически нет.

Одна из моих статей под названием «Лингвистика и беллетристика» во многом про это. И она очень субъективна.

Разговор о чтении текстов вместе с детьми также нельзя считать научным. Но в статье «О пользе совместного бумканья» я пытаюсь, пусть неформально, выразить некоторые очень важные мысли об усвоении текстов и языка.

Кстати, именно поэтому я считаю, что занимаюсь не «научпопом», а чем-то другим. Эти свободные рассуждения не менее ценны для меня, чем научные. Собственно, из этого и выросла идея книги. Это всё один и тот же я, а не разные, не связанные между собой ипостаси.

Фото со странички Максима Кронгауза в фейсбуке

Да кто угодно. Но только этому читателю должно быть интересно развитие мысли в разных сферах и разными способами. Еще одним стимулом стала редкая, но всё же встречающаяся читательская оценка моих книг, обращенных к неспециалистам. «Забавно, но мало научности, я всё это и так знал». Тебе, дорогой читатель, не хватает научности? Так вот же, лови ее скорей!

Можно ли сказать, что время книг о том, «как правильно», постепенно проходит и на первый план выходят какие-то более содержательные вещи: разговоры о языке, о его развитии?

Не думаю. Аудитория слишком разнообразна. Есть читатели, которым интересно или, скорее, важно, как надо. А есть читатели, которым интересно и важно про то, как есть. Я пишу про второе.

- Но наступят ли благословенные времена, когда люди наконец всё выяснят про кофе и одеть-надеть?

Конечно, не наступят. Язык - это еще и способ установления социальной иерархии. Знание нормы человека возвышает. Поэтому изменение нормы воспринимается так болезненно. Другое дело, что люди знают, как правило, 5-7 таких канонических примеров, а в остальных случаях без всяких угрызений совести норму нарушают.

Скажем, ставить ударение на корне в слове «звонит» многими считается абсолютно недопустимым, а вот в слове «включит» - ничего страшного. А почему? Почему именно «звонит» стал таким эталонным примером? Нет ответа.

Мне кажется, «возвышает» еще и знание каких-то определенных слов, которые позволяют отнести человека к «своим».

Это немного другой механизм. В этом случае не обязательно существует вертикальная иерархия. Язык помогает не только возвышаться (иногда иллюзорно) над другими, но и объединяться с социально близкими. И наоборот - выявлять чужих.

22 ноября отмечался День словаря. В России носители языка вообще понимают, что такое словарь, с чем его едят и в какой именно словарь надо заглянуть, чтобы узнать ту или иную норму?

В России знают не только словари, но и великих лексикографов: Даля, Ушакова, Ожегова. Это, впрочем, не значит, что словарями умеют пользоваться. Самый востребованный словарь, естественно, орфографический, который отвечает на самый популярный вопрос: «Как правильно?» Молодые люди бумажными словарями почти не пользуются. Но вообще-то отвечать на вопрос про всю Россию трудновато и совсем ненаучно. Данных нет, а есть только поверхностные впечатления. И главный стереотип: «Молодежь нынче не та. Мы были не такие».

- А она правда не такая? Можно ли говорить о том, что последующие поколения говорят хуже, чем предыдущие?

Молодежь, скорее всего, не сильно отличается, а вот условия коммуникации совершенно другие и требуют других навыков. Грамотность в узком смысле ценится далеко не так, как в советское время. Ошибки не являются позором, что позволяет писать, не особенно задумываясь об орфографии и пунктуации. Общение важнее, мало кто перепроверяет написанное.

Вы говорите, что люди мало пользуются бумажными словарями, но при этом в соцсетях часто можно встретить фырканье в адрес электронных словарей. Люди, не понимающие, что это просто оцифрованные данные, пишут: «Что эта Грамота.ру себе позволяет! Да там одни неграмотные работают, я бы им ни копейки денег не дал!»

Оцифрованные бумажные словари - это всё-таки не электронные словари. Я думаю, что у нас еще нет настоящих электронных словарей, хотя мы к этому движемся. Посмотрите на сайты, связанные с Оксфордским словарем, и вы поймете, какие возможности предоставляет интернет для развития именно электронной лексикографии. А неадекватная реакция на оцифрованный словарь в сети как раз и говорит о том, что люди отвыкли от обычных словарей и не узнают их в новой форме. А хуже потому, что всё новое хуже старого. «Вот в наше время…»

Чего всё-таки больше хотят люди: чтобы им разрешили варианты (можно так, а можно и так) или чтобы им не оставили выбора?

Кто же их, людей, разберет? Я думаю, что многие хотят порядка (читай: отсутствия выбора) на бумаге. От лингвиста требуется четкий ответ на главный вопрос: «Правильно так-то и так-то». А в речевой практике наоборот: говорим как говорим, а лингвист пусть делом занимается, норму хранит, а не речь честных граждан изучает. Это вообще как в жизни. Люди хотят идеальных законов, но не очень стремятся к их соблюдению.

Какими словами вы бы успокоили тех, кто думает, что русский язык при смерти? Кстати, может быть, в новой книге есть какие-то успокоительные тексты?

А я бы, пожалуй, не стал успокаивать. Я лет пятнадцать успокаивал, надоело. А тексты в новой книге я бы предпочел рассматривать не как успокоительное лекарство, а как стимулирующее (например, мысль). Разве названия «Любить по-русски», «Как валенок» или «Трудновоспитуемые» могут кого-нибудь успокоить?

Главная » Технические » Максим кронгауз объективное и субъективное. Максим Кронгауз: «Говоришь «кадровик», а не «эйчар» – значит, ты из тех, из бывших